…В беседе е одним из руководителей ордена Ленина колхо­за «Кавказ» у нас разговор зашел о ветеранах колхоза, тру­довых династиях,

— Эти люди, первопроходцы хлеборобской борозды, совер­шили настоящую революцию в укреплении колхозного строя,— заметил он.— А какой ценой им достались всходы новой жизни!

Мой собеседник по памяти называл фамилии многих гвар­дейцев колхозного строя.

— Я хорошо был знаком с Филиппом Александровичем и его женой Александрой Алексеевной Пилипенко, — про­должал мои собеседник. — Они отдали сельскому хозяйству в общей сложности более 80 лет.

Глава семьи прошел через горнило двух войн — империа­листической и Гражданской, кавалер Георгиевских крестов.

В Великую Отечественную из семьи Пилипенко ушло на фронт семь человек. Трогательная и волнующая судьба. Вот бы об этой семье собрать материал и напечатать в газете...

Уходят из жизни участники и очевидцы тех далеких лет. Нелегко собирать материал. Автору пришлось по рассказам родственников, близких, старожилов, письмам с фронта восстанавливать отдельные штрихи, эпизоды из жизни семьи Пили­пенко. А.жизнь этой простой крестьянской семьи — настоящий трудовой и ратный подвиг.

Идет время. И с каждым годом все больше и больше ста­новится семья Пилипенко. Сейчас их уже более тридцати. В Курганинске, в других городах Советского Союза живут, тру­дятся дети, внуки, правнуки.

Предлагаем вниманию читателей документальный рассказ «Семья Пилипенко».

 

ЦВЕЛИ фруктовые сады. Их ветви покрылись проз­рачно-белыми гроздями и чуть розоватыми в тени. Откуда-то с окраины набегал шалун-ветер, и, казалось, будто снег крупны­ми хлопьями валил и валил на землю. А где-то высоко, в под­небесье, заливался жаворонок...

На скамейке среди нарядных яблонь и вишен сидит молодая женщина с ребенком, зовут ее Оля. Нежно прижавшись к груди матери, дитя еле слышно посапывает, а мать блаженно улыбается от счастья.

О чем она думает? Нетрудно догадаться: мысли ее о самом до­рогом существе, которого она желает видеть красивым и силь­ным,  а  главное — здоровым.

  И еще она мечтает о том, чтобы небо над ним всегда бы­ло безоблачным и чистым, как в этот майский день. Впрочем, это сокровенное же­лание всех матерей, родивших детей для мира, счастья и ра­достного труда.

В годы Великой Отечествен­ной дед Оли Василий Пили­пенко и пять его родных брать­ев и еще свыше двадцати род­ственников защищали Отчизну.

Провожая мужчин в дальнюю опасную дорогу, матери, жены, невестки давали наказ: быстрее  разгромить врага и с победой возвратиться домой.      

ЖИТЕЛЬНИЦА станицы Курганной Александра Алексеевна Пилипенко, праба­бушка Оли, благословила на ратный подвиг шестерых сыно­вей и внука.

Всмотритесь в лицо этой женщины! Оно простое, привет­ливое и строгое. В ее глазах мужество и боль... Сколько горя и бед прошло через ее материн­ское сердце,

На второй день войны уходил на фронт сын Николай, лучший механизатор местного колхоза. Он крепко обнял мать, жену, детей.

— Не печальтесь, не плачьте, скоро вернусь.

Взглянула в глаза сыну Алек­сандра Алексеевна и тихо про­молвила:

— Неужели больше не свидим­ся...

Через неделю повестку полу­чил Стефан, тоже механизатор здешнего колхоза.

Прощаясь с сыном, мать про­изнесла:

 —Родной, береги себя...

— Не волнуйся, маманя. Раз­громим немчуру, вернемся живы-здоровы.

—  Сколько смертей-то на войне…

— Меня  не тронут ни  пуля, ни штык.

Едва успели просохнуть слезы у Александры Алексеевны — снова разлука. Уходил на вой­ну Иван.

 На станичном железнодорож­ном вокзале, откуда отправля­ли новобранцев, толпы, у всех сердце щемит, болит. Но такой уж неугомонный русский харак­тер. Проводы то ли на войну, то ли на действительную служ­бу, без музыки не проводы. Кто-то растягивает меха двухрядки. Таким заводилой оказался Иван Пилипенко. И поплыла над площадью мелодия народ­ной песни. Гармонист настраи­вается на русскую пляску, обра­зовался живой коридор. Двое молодых призывников отплясы­вали гопака.

— А мы чем хуже? — ска­зал Иван Пилипенко. И вмиг очутился в кругу  весельчаков.

Александра Алексеевна не уди­вилась прыти своего сына. По натуре он взрывной. На вече­ринках, свадьбах не обходилось без его участия. Сам незауряд­ный гармонист, танцор, играл на гитаре, балалайке. Даже призы брал на районных и краевых смотрах.

Вчера еще нависала копна волос над черными, как смоль, глазами, а сегодня расстался с ними. Таков этикет, порядок у воинского Устава.

В кругу уже вовсю действовало трио гармонистов. Иван Пилипенко взмахнул рукой, давая понять, дескать, он — ди­рижер.

Неожиданно из репродукто­ра послышалась новая песня, ставшая впоследствии гимном героической борьбы советского народа:

 

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой.

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой…

 

Потемнели лица у людей. За­тихла  песня. И будто ударила черная молния.

— По вагонам! — неслась команда. Женский, надрывный плач тяжелым эхом разнесся над железнодорожным вокзалом.

Товарный поезд медленно уда­лялся в сторону Армавира.

А что готовил новый день для матерей, жен? Печаль и разлуку.

Не црошло и недели, как один за другим облачились в воен­ную форму еще трое сыновей Александры Алексеевны и Фи­липпа Александровича — Даниил, Федот, Василий. Шестеро сим­патичных, сильных, милых, са­мых дорогих для матери детей ушли от родного порога. Разле­телись соколы. Материнское сердце жило теперь только ожи­даниями весточек от сыновей. Полетели дни за днями. Склады­вались из них недели, месяцы. И все они потом еще долго ос­тавались в памяти, как один день. Численник ее — от письма до письма.

МАТЬ солдатская. Она вместе с сыновьями при­няла на себя главный удар.

Далеко от дома воевали сыновья Пилипенко. Каждый день Алек­сандра Алексеевна, вся семья ждали почтальона. Толь­ко он проходил по улице, серд­це тревожно билось. А вдруг? Ей поскорее хотелось увидеть, взять в руки солдатский треу­гольник, развернуть и прочесть: «Здравствуй, мама! Я жив, здо­ров». Она, мать, как бы гово­рила, советовалась с сыновья­ми.

На фронте тоже бывали «пе­рекуры». Порой на день—два, и тогда можно помечтать о доме, родных, написать весточку матери, жене. В каждой роте, взводе есть весельчаки, балагу­ры, чем-то схожие с Василием Теркиным. Гармонист растяги­вал меха, и плыла над прокопче­нным пороховым дымом лесом песня.

В одном из писем Василий сообщал домой, что он вчера вместе с однополчанами после концерта сфотографировался с Лидией Руслановой.

Когда семья Пилипенко полу­чила радостное известие, у Алек­сандры Алексеевны душа пела. Еще бы! Она любила слушать народные песни в исполнении этой  артистки. Незадолго до Великой Отечественной за при­лежную работу и активность в общественных делах правление колхоза имени Калинина преми­ровало ее сына Василия пате­фоном, а он подарил его мате­ри в день ее рождения, вместе с пластинками Руслановой. В ту пору патефон считался ред­костью у станичников. Послу­шать музыку,  песни собирались к Пилипенко, стар и млад. Од­ной из популярных считалась тогда песня «Вдоль деревни».

Неспокойно   на сердце у ма­тери, особенно когда она оста­валась наедине с собой.

Нет, Александра Алексеевна не хотела и думать, что ее хлоп­цы спасуют, окажутся где-то последними, в обозе. Из шес­ти — двое офицеров и столь­ко же сержантов. А это значит, командир любого ранга должен быть впереди. Тут не отсидишь­ся в окопе, блиндаже. На тебя смотрят бойцы, ждут приказа.

Родители Александра Алексеевна и Филипп Александрович с детства приучали сыновей быть примером во всем. Отец часто рассказывал о своей боевой молодости. Ребята гордились им.

…Много дорог у войны. И шагали по пу­тям-дорогам фронтовым отлитые свинцом, опален­ные порохом и огнем братья Пилипенко.

Когда она, мать Алек­сандра Алексеевна, оста­валась наедине с собой, ее одолевали тревожные мыс­ли. «Как они там, мои со­колики?» Часто перед ее взором проплывали довоенные годы. Ее сыновья один другого красивее и симпатичнее. Они еще в двадцатых и тридцатых го­дах прошли действитель­ную службу.

Армия закалила юно­шей физически и мораль­но. Ребята росли сильные, крепкие. Стефану, Федо­ту и Ивану  пришлось ох­ранять рубежи на Даль­нем Востоке; Николай, Даниил и Василий служи­ли на западной границе. Или это совпадение, или уж такова она беспокой­ная граница, что каждому пришлось задержать ла­зутчика. Командование застав наградило брать­ев ценными подарками. Ивану был предоставлен кратковременный отпуск. Отважный пограничник по­бывал дома.

Как на большой празд­ник собрались Пилипенко, родные, близкие, знако­мые. Филипп Александро­вич поднял чарку; громко произнес:

—- Выпьем за дорогого гостя!

— За нашу дорогую маманю, всех вас, мои хо­рошие, — дополнил Иван.

Мать провела ладонью по каштановым волосам сына, крепко обняла и ти­хо молвила:

— Мой ненаглядный сокол. Как далеко ты уле­тел от нас...

Филипп Александрович покручивал усы и, пуская колечками дым из самокрутки, бойко отпарировал:

— Орлы, если будет вам тяжко, мы, старая гвардия, придем на под­могу...

В империалистическую и Гражданскую старшему Пилипенко довелось обла­чаться в солдатскую ши­нель.  Воевал под коман­дованием Семена Михай­ловича Буденного. Вместе с отцом понюхал пороху сын Николай. А пятнадца­тилетнего Стефана мать и младшие братья утеряли. Он убежал из дома и примкнул к одному из ка­валерийских доброволь­ческих отрядов, который проходил по Курганной,. Пробыл там два месяца. И, наверное, еще бы не воз­вратился домой, если бы ни ранение...

Александра  Алек­сеевна и Филипп Александрович гордились своими детьми.

— Ты, Алексеевна, са­мая счастливая, — гово­рили соседи.

Та сдержанно улыбалась.

И  тогда, когда Иван сидел за столом, мать не сводила с него глаз. Поч­ти полтора года не виде­ла сына. Юноша возму­жал, раздался в плечах. В роду Пилипенко муж­ской пол на силу не был обижен. Филипп Александ­рович в молодые годы  двухпудовую гирю одной рукой выжимал до 30 раз.

А когда ребята подрос­ли, отец стал устраи­вать между хлопцами со­стязания. Побеждённых не было, а победителями вы­ходили все. И все-таки ре­корд улицы среди гиреви­ков принадлежал Стефану.

В 26-летнем возрасте он поднимал две двухпудовки, левой и правой, 50 раз. Ездил в Ростов и Ар­мавир на конкурс силачей  (в. те годы они проводи­лись регулярно) и всех соперников побеждал. В на­граду вручили самовар.

Разница в возрасте меж­ду братьями, за исключе­нием Даниила, 3 года.

Иван преуспевал во всем: в конных скачках  чаще своих сверстников брал призы. Ну, а с двухпудовкой выделывал такие трюки, что в пору хоть в цирке выступать.

Находясь на побывке, решил побаловаться на до­суге. Его главные конку­ренты - старшие братья Николай и Стефан. Они уже отслужили в армии и работали в местном колхо­зе имени Калинина. У обо­их семьи.

— Ну, сынок, разверни шире богатырские плечи, покажи, на что ты го­разд, — говорил Филипп Александрович.

В армии Иван ув­лекся борьбой. Этот вид спорта не раз выру­чал солдат при задержа­нии нарушителей грани­цы. Помог он и Пилипен­ко. Наш земляк положил на лопатки матерого лазутчика и доставил в часть. Генерал пригласил на беседу храбреца.

— Откуда родом?'

— С Кубани.

— Что-нибудь слышал о Поддубном?

— Даже видел.

— И где?

— В Ростове. Там я участвовал за сборную края по поднятию тяжес­тей.

— Ну, и как выступил?

— Вошел в призеры. Иван Максимович Поддубный давал нам, молодым спортсменам, наказ: «По­берегите силу для армии. Там она, особенно для по­граничников, пригодится».

— Значит ты, кубан­ский казак,  и берег ее?

— Так уж получи­лось, — произнес погра­ничник Пилипенко.

— Что из дому пишут?

— Ждут на побывку...

Сказал, и лицо загоре­лось румянцем. Уже позднее в душе ругал себя. Ведь многие красноармей­цы значительно дольше служат и не заикаются о доме.

Добродушный генерал, улыбаясь, заметил:

— Небось, по невесте соскучился?

—-Так точно...

— Хватит двух недель, чтобы съездить к родите­лям?

Иван не ожидал такого «подарка», растерялся. Не знал, что и ответить.

— Так вот, казак, за храбрость и отвагу даю тебе внеочередной отпуск на двадцать дней. Устро­ит?

— Еще бы...

— И чтобы на граждан­ке о нарушителе ни слова.

Понимаю, военная тайна.

В знак благодарности за мужество генерал про­тянул Пилипенко руку.

Там, на заставе, моло­дой офицер Николай Го­лубев возглавлял спортив­ный сектор. Он предупре­дил Пилипенко, что пос­ле отпуска тот должен по­ехать на зональный тур­нир. Лицо Ивана сияло радостью.

— Буду стараться, что­бы занять хорошее мес­то, — ответил кубанец.

Поезд уносил героя гра­ницы на Родину...

Каждому из шести братьев в период службы в армии довелось побы­вать дома. В приказах го­ворилось: «За отличное несение воинской службы предоставить отпуск».

Когда службу закончил младший сын, Василий; на имя Александры Алексе­евны и Филиппа Алек­сандровича пришло пись­мо от командующего окру­гом. Он сердечно благодарил родителей за воспита­ние сынок патриотов.

Генерал командировал в Курганную старшего офицера, чтобы тот вру­чил грамоту и ценные по­дарки матери и отцу Пилипенко.

И стоило ему, капита­ну Кулешову, сойти с по­езда и спросить у первого встречного «Где живет та­кая-то семья?», как услы­шал:

— Я хорошо знаю, да­вайте провожу вас.

Этим попутчиком ока­зался Иван Зятчин, хлебо­роб местного колхоза, в недавнем тоже погранич­ник, спортсмен.

До Великой Отечествен­ной Иван Андреевич рабо­тал механизатором, а за­тем возглавлял сначала колхоз «Красный Кавказ», а потом — имени Жда­нова...

В местном    клубе идет чествование семьи Пилипенко. На сце­не, за столом, в окруже­нии сыновей — отец и мать. Александра Алексе­евна  настоящая русская красавица, обаятельное лицо, длинные косы. Фи­липп Александрович кров­ный кубанский казак с буденовскими усами. В за­ле — невестки и внуки. Родственников разных ко­лен добрая половина клу­ба. Кто мог думать, пред­полагать, что фамилия Пилипенко так громко бу­дет звучать. Больше дру­гих тревожится, пережи­вает Александра Алексе­евна. Слезы радости ка­тятся по лицу.

— Когда мои молодцы служили на границе, душа чуяла, не всегда там спо­койно. Я безмерно горда, что они держали границу на крепком замке, — взволнованно говорила Александра  Алексеевна.

— Мне, бывшему буде­новцу, хорошо знакома солдатская жизнь, — ска­зал Филипп Александро­вич, — Я прошагал две войны. Рад за своих хлоп­цев. Но не дай Бог, ежели наша матушка-Русь в опас­ности, весь мужской род Пилипенко по первому же зову встанет на ее защи­ту. Умрем, но одолеем вражью стаю.

Потом выступали братья. Сидящие в зале искренне радовались за Александру Алексеевну и Филиппа Александровича. Они, дети, — гордость и любовь родительская.

Вот так,  как на экране в кино, проходили воспо­минания о довоенной жиз­ни. Часто мать думала о сыновьях.

...А в эти минуты кто-то постучал в калитку. Алек­сандра Алексеевна от нео­жиданности вздрогнула,

— Бабушка Шура, вам письмецо, — радостно сообщила почтальон Нюра.

На конверте — знако­мый почерк. От Ванюшки. Мать перекрестилась.

— Жив соколик.

Шел третий месяц вой­ны.

 

Во имя великой и радостной цели

мы дней не считали

и сил не жалели,

Для дела победы трудились и жили,

Всю душу и сердце в работу вложили.

                                       А. СУРКОВ

 

Словно туча застла­ла солнце. Протяж­ный стон повис над окру­гой. Уходили на войну ста­ничники, хлеборобы Ку­бани. Клубилась на про­селочных дорогах едкая пыль. Стояли у околиц ка­зачки, глотал горячие сле­зы разлуки.

Из станицы Курганной, объединявшей в ту пору восемь колхозов, в первые месяцы войны ушло на фронт свыше двух тысяч зёмлепашцев.

 А сколько осталось солдаток?

Еще не начинало мос­ковское радио - утреннюю передачу, а станица уже просыпалась. Просыпалась в ^:тоске и заботе, в волнениях и ожиданиях.

Во дворах скрипели ко­лодезные журавли. Хло­потливые хозяйки топили печи, гремели ведрами, чу­гунками, бренчали  подой­никами, доили буренок. Пахло парным молоком и свежеиспеченным хлебом.

Подпаски щёлкали кну­тами.  Пустынные  улицы наполнялись топотом, мы­чанием коров, телят, бле­янием овец, коз. 

От конного двора, что неподалеку от выгона, со скрипучим постукиванием колес в сопровождении де­да Ефима и ватаги маль­чишек отъезжали подводы.

И в эти минуты будто ничего не напоминало о военной грозе.

Курганинцы спешили  на поля, фермы.

А когда степь оглашалась неторопливым бабьим говорком, слышалось:  «Проклятый Гитлер, забрал  наших мужиков, плохо нам  без них, но все равно выдюжим, им там тяжелее».

 «За двоих — троих будем  работать, поможем армии  родной».

На колхозных полях  трудилось свыше двадцати человек из династии Пилипенко. Одно звено возглавляла Серафима, другое — Пелагея. Их мужей, знатных хлеборобов - коммунистов Николая, Федота, а также братьев Ивана, Даниила, Стефана, Василия война разбросала  по разным   фронтам.

А их жены пахали,  сеяли. Но как! Техники в обрез. То за плугом  шли женщины и тащили его, то впрягали буренок,  а вечером с болью смотрели на белую пену в подойниках...    

Солдатки добывали хлеб, чтобы, накормить  славных защитников Родины. Хлеб означал жизнь и победу. В то грозовое время на полевых станах, станичных улицах пестре­ли лозунги:     «Килограмм хлеба — гранате равен!». За первый год войны курганинцы отправили на фронт 250000 пудов хле­ба.

Звенья Серафимы и Пе­лагеи Пилипенко, а также полеводы соседнего кол­хоза имени Коминтерна - дочь первого комиссара станицы Курганной О. Н. Шаповалова, О. М. Хатырева, Е. У. Гричунова - из личных запасов сдали свыше двух тысяч центне­ров хлеба и картофеля.

Их землячки из колхоза имени Карла Маркса и имени Сталина - Ольга Ва­сечкина, Людмила Рыбалкина, Пелагея Евдошенко, Мария Гаврилова внесли в фронт обороны 4600 руб­лей. Помощь защитникам Отчизны росла. Земле­дельцы и животноводы района отправили для Красной Армии 673519 пу­дов хлеба, 327133 пуда масло семян подсолнечни­ка, 72084 пуда овощей и картофеля. 15780 пудов мяса, 13500 тонн молока.

Тыл и фронт были еди­ны в борьбе с врагом.

Многое помнит кубанская степь. Еще брезжил рассвет и лучи солнца не посеребрили пшеницу, а  солдатки-косари одна за другой шли гуськом. Жара - будто рядом рас­каленная печка. С вечера Серафиме что-то нездоро­вилось. Хотелось остано­виться, передохнуть. Но разве можно - она            звеньевая!

Женщина пересилила ми­нутную слабость, и уста­лость словно ушла куда-то.

«Вон и мои…», — ещё из­дали приметила Серафима Мишу, Раю и Валю. Вмес­те с ее детьми еще гурь­ба ребят, дочки Пелагеи Степановны,          Евдокии Кирсановны, Евдокии Тихоновны. Все — Пилипен­ко. Как вчера, так и се­годня — ежедневно, пока страдная пора, все невест­ки Александры Алексеев­ны — на уборке.

Их дети, двенадцать внуков, под присмотром заботливой бабушки. Кто из ребят постарше — школь­ного возраста, тех бабуля собирала в поле. Мал-мала-меньше — дома. Но Александра Алексеевна находила время.  Спешила туда, где колосился хлеб. Косила, жала. За непол­ный день могла связать 300 — 350 снопов. По тем меркам — две нормы.

После полудня закончи­ли косьбу. Детвора принес­ла обед.

— Передохните малость, - сказала Серафима. А я схожу, потолкую насчет  комбайна...

Надо молотить: зерно не ждет. На бригаду всего  один старенький комбайн.  Его эксплуатировали, как  молотилку. Подвезут к скирде, затем к другой…

  —Горючего на переезд ни  капли, — сказал бригадир. Или коров впрягайте, или  сами...

Из-за лесополосы вышли четверо. Они направились к полевому стану.           

Поздоровались. Это  были военные, наши.

— Вода у вас есть? — негромко спросил молодой офицер в летной форме.     

— Сколько угодно. Может Вас квасом угостить?

— Спасибо!

Разговорились. Пришед­шие оказались летчиками. Воинская часть стояла не­подалеку. Как позднее стало известно, командо­вал ею полковник Андрей Морозов. Участник боев в Испании и с белофиннами.

Женщины предложили с ними пообедать.

— Еще не заработали, — заулыбался старший лейтенант по имени Вик­тор. — Чем вам помочь?

— Что вы, мы сами...

Двое сбегали за бензи­ном в часть. Завели мотор. Машина тронулась, погро­мыхивая.

Сообща молотили хлеб. Потом вместе обедали, па­хари и воины.

— Как хочется мира,— вздохнула Серафима Сер­геева.

Ее муж и сын тоже на­ходились на фронте. О многом говорили, но мысли всех были о мире завтрашней счастливой жизни.

Утро нового дня, как  и вчерашнее, тоже на­полнилось горячим дыха­нием страды. В небе зве­нел жаворонок. А когда умолк, послышался  нарас­тающий гул. Высоко над степью кружились само­леты, наши и фашистские. Шел бой. Воздух взрыва­ется сухим треском пулеметных очередей... Вра­жеская машина охвачена огнем.

Кто-то из женщин крик­нул:

— Молодцы, соколы!

Может быть, в этом воз­душном бою был кто-то из тех, кто помогал  солдат­кам вчера.

Тогда мирным тружени­цам казались они скром­ными тихими, добродуш­ными парнями. А сегодня увидели их храбрыми, му­жественными. Сердца хле­боробов наполнились от­вагой: ведь фронт крепил­ся тылом, значит они то­же в строю, на передовой.

Среди полеводов стани­цы Курганной инициа­тором соревнования за вы­сокий, урожай 1941 года выступило звено Серафи­мы Пилипенко. Оно бро­сило клич: «Получить      с гектара по 100 пудов зер­на и по 20 центнеров ку­курузы в зерне». И делом подкрепили обяза­тельства.

Как-то механизатор Пе­лагея Бондарева спросила у Пилипенко:

— Сима, слышала сегодня радио?

Та насторожилась.

— Конечно.

— Как понимать? Нас  называют гвардейцами тыла.       

— Так говорят о тех,  кто ударной работой приближает победу, — пояснила Серафима.      

ОНИ, СОЛДАТКИ, трудились за себя и за земляков-фронтовиков.       

За комбайны и тракторы сели женщины: Мария  Сомова, Екатерина Калашникова, Нина Турлучева, Таисия Пекшева, Анна  Колобова, … — более тридцати человек. На закате солнца  на поле, где работали женские звенья (их уже переименовали во фронтовые), к  Серафиме Пилипенко и Марии Сомовой приехала первый секретарь Курганинского РК КПСС Ф. Л. Сухорукова.

Весь район узнал, что вчера Мария Сомова сво­им «Коммунаром» скосила пшеницу с 34 гектаров. Это три нормы! Ночью подняла зябь на 9 гекта­рах. Два плана. Смена продолжалась 19 часов.

На триста с лишним процентов выполнило за­дание звено Серафимы Пилипенко.

Фекла Лукьяновна вру­чила гвардейцам полей переходящие Красные вымпелы, учрежденные райкомом партии.

— Своим ударным тру­дом вы приближаете раз­гром врага, — говорила Ф. Л. Сухорукова. — Вам нелегко, но ваши мозо­листые руки с благодар­ностью назовут золотыми.

На фронте уже воевало около восьми тысяч курганинцев.

Братья Пилипенко и  их земляки писали с передовой, что гордятся своими матерями, жена­ми, сестрами.

«Все для фронта, все для победы!» — таков девиз тыла. К 24-й годовщине Красной Армии  жители Курганной отправили  фронтовикам свыше двух тысяч посылок. Вместе с вещами и продуктами вкладывали теплые сердечные  слова привета. Желали  скорейшей победы.

Александра Алексеевна  писала сыновьям: «Так бы и полетела к вам, мои до­рогие ненаглядные, с ду­бинкой пошла бы на Гитлера-душегуба»...

 «Милая  маманя, поста­раемся управиться сами, а у вас там, в тылу, много дел. Наш долг громить  врага, ваш женский долг — растить хлеб, ходить за скотом, воспитывать детей», — писал офицер Советской Армии Васи­лий Пилипенко.

Солдатские треугольни­ки со штемпелями «Поле­вая почта» приходили из-под Смоленска, Киева, Львова, Харькова, Курска.

Вести обнадеживающие. Смерть обходила братьев Пилипенко. У матери Александры Алексеевны и ее невесток словно вы­растали крылья. Счастье искали в работе, горе то­пили в заботах.

Еще совсем недавно словоохотливый Филипп Александрович, которому шел седьмой десяток, чув­ствовал себя бодро, по-мо­лодецки. Сейчас заметно сдал, осунулся. Глубокие морщины избороздили ли­цо. Но он по-прежнему уходил на работу с первы­ми петухами, возвращался в сумерках. Заготовлял сено, хозяйничал на  кон­ном дворе. Когда усталый взгляд Александры Алек­сеевны и невесток в его глазах искал ответа на многие вопросы,  Филипп Александрович сразу пре­ображался. И будто не было печали и тревоги за судьбу своих хлопцев, их семей. Его лицо свети­лось улыбкой. Иначе он не мог поступить. Такова житейская мудрость.

Любовь к сыновьям все­ляла в сердца Александ­ры Алексеевны и ее невес­ток-солдаток терпение и надежду.

 

…ЛЕТНИИ день. Солнце рас­каленным шаром опусти­лось низко-низко, огнем полыха­ет над украинской землей.

Казалось, она тоже горела ог­нем благородной ярости, той, ко­торой наполнены сердца солдат.

Чуть больше часа, как вышли из неравного боя. От стрелково­го батальона осталось всего несколько человек. Он, сержант Николай Пилипенко  чудом уце­лел. Артиллерийский снаряд ра­зорвался в нескольких метрах. Огненной волной отбросило, и он оказался в воронке. В глазах потемнело.

— Братцы, помогите, брат­цы! — откуда-то сверху донес­ся слабый голос.

Николай приподнялся, маши­нально ощупал себя. Из ушей сочилась кровь. Встал. Прислу­шался. Неподалеку гремела ка­нонада.

— Помогите, помогите! — надрывным голосом простонал кто-то.

Пилипенко с трудом выбрал­ся из глубокой воронки. Почти рядом, за кустом, умирал командир роты, двадцатидвухлет­ний старший лейтенант Сергей Никифоров. Осколок пробил грудь. С окровавленной гимнас­терки отсвечивали два ордена Красной Звезды и медаль «За отвагу». Пилипенко достал пакет «скорой помощи», чтобы пе­ревязать рану,

— Браток, — чуть слышно произнес Сергей, — сообщи род­ным...

Отяжелевшая рука старшего лейтенанта потянулась к верхней части брюк — «пистончику»,  где находился домашний адрес.

А еще вчера Никифорову и Пилипенко здесь, на передовой, в окрестностях Львова, командир полка вручил ордена Крас­ной Звезды, а группе бойцов — медали.

Смельчаки ходили  в разведку боем, уничтожили свыше ста гитлеровцев и взяли двух «язы­ков». Так уж повелось на фронте — после удачной операции старши­на налил отважным разведчикам по чарке сорокаградусной.

Перед боем Николай и Сер­гей шутили:

— Разобьем гитлеровцев, смахнем с гимнастерок пороховую гарь, возвратимся домой и сыграем тебе, Сережа, свадьбу,— говорил  Пилипенко. — У нас там, на Кубани, не невесты, а королевы.

— Жди в гости,  — с улыбкой произнес Никифоров.

«С таким командиром как у нас не страшно идти в огонь и в воду», — писал Николай домой. В нескольких словах сообщал о награде. Спрашивал о житье-бытье. Интересовался судьбой братьев.

 — «Берегите мама­ню», — так заканчивал свою весточку Пилипенко.

Сергей Никифоров оправдал доверие. Оправдал ценой жизни. На руках Николая умирал ко­мандир… Сергей так и не допи­сал письмо матери. Оно обор­валось на словах «Как я соскучился по тебе, милая мама»...

По щекам Николая и солдат катились слезы, они прощались со своим храбрым ротным. Прогремел залп автоматной очере­ди...

Уставшие, грязные, голодные солдаты ждали приказа команди­ра. За взводного, ротного и ба­тальонного в одном лице остал­ся он, сержант Николай Пили­пенко.

— Отходить или будем держать оборону? — обратился он к боевым друзьям.

— Какая разница, где уми­рать! — горячился средних лет боец, прихрамывая на правую ногу.

 — А кто будет Родину спасать? — прервал солдата коман­дир.

— Мы все до единого...

— Сражаться до последнего патрона…, — приказал Пилипен­ко.

Их в живых оставалось уже четверо. Вооруженные автома­тами, гранатами с походной ра­цией, они медленно передвига­лись по хлебному несжатому полю. Шли, чтобы соединиться со своими. Кругом металась в удушливой пыли и дымилась пшеница.

Неожиданно над лесом  нависла темная туча, хлы­нул теплый дождь. Он сбил огонь с пылающих колосьев. И вновь засветилось солнце. Сквозь едкую гарь Пилипенко почувствовал знакомые запахи будто испеченного хлеба. Сорвал несколько колосьев, размял их в шершавых, загрубевших ладо­нях, раскусил несколько зерен. И вкус родного хлеба напомнил о доме, и в душе затеплились воспоминания.

Будто он не на войне, а дома, на Кубани. Убирает хлеб. Под первыми лучами солнца колосья с тихим шорохом кланяются ему, пахарю.

...Тяжелый нарастающий гул висел над полем. Разрывы сна­рядов  поднимали на дыбы паш­ню. Слышались стоны солдат. Пахло обуглившимся зерном.

Николай Пилипенко поднял­ся во весь рост, осмотрелся Их уже трое! А рядом — немцы.

- Вперед! — послышался гневный голос кубанца, — вы­зываю огонь на себя, — передал по рации.

Пшеничное поле вздрогнуло, заходило ходуном. Кровь удари­ла в виски. Николай со связкой гранат пошел навстречу сталь­ным чудовищам. И в миг все СЛИЛОСЬ В ОДИН грохочущий ВОЙ…

Подошло подкрепление. Бой­цы увидели рядом с подбитым «тигром» на изрытом снаряда­ми хлебном поле Николая Пилипенко. Он тяжело ранен. Его пальцы  крепко сжимали пшеничные колосья.

— Друзья, я вас ждал...Бейте их, гадов, — и потерял сознание...

Он шел в бой за землю рус­скую, защищал ее, жертвовал своей жизнью, чтобы на ней цвели сады, колосились хлеба...

А там, в родной станице Курганной, под июльскими ветрами плескалась пшеница. На полях разноцветьем пестрели платки да косынки. Это солдатки уби­рали хлеб. Они ждали вестей с фронта. Скучали... Жили надеж­дами, тревогами.

Тосковали по родной сторон­ке герои-фронтовики.

В ПИСЬМЕ Иван Пилипенко писал матери, отцу, же­не Евдокии, детям.

«Так бы и снялся с места по-соколиному, без отдыха и пере­кура полетел бы к себе на Кав­каз.  Но долг священный и ратный обязывает нас, защитников Великой Отчизны, быть на глав­ной линии, передовой. Скоро разобьем врага и возвратимся в отчий дом».

Друзья по оружию теми же мыслями жили. На привале сядут бойцы в кружок на зеленый ковер. Запах-то, запах какой!

Любил Иван песни о родной сторонке. Иногда в душе звучала хорошо знакомая мелодия: Эх, Кубань, ты наша Родина, Наш колхозный богатырь...

Курят солдаты махорку, вни­мательно слушают кубанца.

У всех перед глазами не прос­то поля, а море, шумящее гус­тым колосом.

Другие ведут рассказ про Волгу-матушку,   третьи восхищаются Сибирью, Уралом.

— Каждый кулик свое болото хвалит, — разразился хохотом Иван. — Каждому  свое ближе, роднее.

…ДАВНО сошел листопад. За­рядили дожди. Небо словно роняет слезу  по ушед­шему лету. Воздух набухал ту­маном. И когда ночное небо ос­вобождалось от тяжелых туч, из-за облаков выплывала луна и освещала бледным светом лес, поля. Она «выхватывала», «рассекречивала» вражеские оборо­нительные укрепления, скопле­ния войск, живую силу, орудия, танки.

— Иван Пилипенко, к коман­диру полка, — послышался го­лос взводного.

—Слушаю вас,  товарищ майор! — отчеканил Пилипенко.

—- Срочно добыть и доста­вить «языка», что-то вроде штабной «птицы».

— А если двух?

— Вы, кубанцы, шустрые ре­бята, можете и трех разом за­арканить. Сам я с Украины, но как-то пришлось накануне вой­ны быть в Краснодаре. Там  у меня родной  дядя.

— В  какое время были?

— В июле.

— Самая золотая пора.

Пилипенко глубоко вздохнул.

— О доме, небось,  загрустил?

— Так точно, товарищ майор.

— Давай,  Ваня, без уставных требований, по-крестьянски, до­кладывай.

— Там у меня мать, отец, жена, дети.

— Сколько хлопцев у тебя?

— Пока двое.

— Как это понять пока?

— Отвоююсь, приеду домой, буду пополнять семейство, мы с Дусей решили иметь четырех детишек. С ними веселее...

— У меня четверо.

— Вы молодчина, Николай Петрович. Где сейчас семья?

— В Казахстане...

Майор Свиридов и солдат Пи­липенко одного возраста. Каждому перевалило за тридцать.  Николай Петрович — бывший учитель, Иван Филиппович — хлебороб. Но между ними много общего. Оба любящие отцы и мужья. Оба — храбрые воины.

— Разрешите выполнять при­каз?

— Желаю тебе, Ваня, ни пуха ни пера... Это наша школь­ная присказка.

ИВАН Пилипенко воз­главил группу разведчи­ков. Сутки находились они в тылу врага. На каждом шагу их преследовала опасность. Глав­ные координаты о расположении немецких войск передавали в штаб полка по рации.

Каждый разведчик  был наце­лен на определенный объект. Иван Пилипенко выбрал штаб одного подразделения. Замаски­ровался в нескольких метрах... Хлопнула дверь, вышел  почти двухметрового роста немец. В руках он держал большую ко­жаную папку. Иван тихонько зашел сзади и набросился на фашиста. От неожиданности тот растерялся... Пилипенко наставил в лицо автомат... Рядом очутился второй... Иван размах­нулся и выбил из его рук ору­жие. Пригодилась борцовская хватка...

Когда разведчики соедини­лись, то в их распоряжении бы­ло четыре фрица.

Такого «подарка» не ожидало командование части.

— Задание выполнено! — до­кладывал Иван Пилипенко ко­мандиру полка.

— Даже перевыполнено с лихвой, — улыбаясь, произнес майор Свиридов  и крепко пожал руки смельчакам.

Орденами и медалями украси­лись гимнастерки храбрых сол­дат.

Ивана ждала радостная весточка из дома. Мать Александра Алексеев­на, отец Филипп Александрович, жена Дуся писали: «Дорогой наш сынок и милый муж Ваня! Шлем тебе привет с Кубани, Все живы, здоровы. Дети, Тася и Витя  растут, ждут своего папу домой. От Николая и Василия получили радостные вести. Их наградили орденами Красной Звезды. О подвиге ничего не пишут. Но награды дают, навер­ное, за большой героизм  и отва­гу. У нас стоит по-летнему теп­лая погода. Убираем кукурузу, подсолнечник. На зиму припас­ли дров, кормов для скота. Уро­жай неплохой. Про звено Сера­фимы писали в районной газете. Быстрее уничтожайте врага и возвращайтесь домой...»

— Приготовиться в атаку! — слышится команда.

Какой отрезок пути придется пройти им, солдатам Пилипенко, сегодня, завтра через свинцо­вый ливень?

Для счастья, для работы че­ловеку нужны годы, десятиле­тия. Фронтовая жизнь слишком коротка, укорочена до суток, ча­сов, минут, мгновений... Здесь радость, печаль и слезы рядом.,.

Все были в ожидании нового  дня.

 

 

ЗАДУМЧИВЫЙ и груст­ный сидел Филипп Алек­сандрович Пилипенко в горнице и смотрел в окно. Низкие тучи медленно плыли над землей. Дождь стучал тяжелыми капля­ми по крыше. Небо  свинцовое хмурое грозило затяжным ненасть­ем. Собака, забравшись в кону­ру, жалобно выла.

— Не к добру это, видит Бог, не к добру, — досадовал ста­рый казак.

Сегодня он пришел с работы после полудня, наверное, так ра­но впервые за  много месяцев военного лихолетья.

Филипп Александрович за­метно стал сдавать, пошаливало сердце. По утрам долго не мог сбросить с себя навалившиеся тяжесть и скованность.

Хата его всегда гудела от детворы. Сейчас — никого. Дуняша, жена Василия, на ферме, а куда в такую непогодь поде­валась Алексеевна, где внуки?

Скрипнула калитка, в хату вбежала внучка Тая.

— Дедушка, бабушка у Симы, скоро придет...

— Засиделась, — сердито пробасил Филипп Александро­вич.

Он, глава  большой семьи, с детских лет полюбил лошадей. Конный двор, где хозяйничал Пилипенко, стал вторым домом. Когда на час, другой был в от­лучке, не волновался за своих рысаков — заменял его внук Миша — четырнадцатилетний сын Николая и Симы. Очень ра­но парнишка освоил приемы верховой езды, В глубине души у деда таилось волнение за Мишутку, но потом это быстро проходило: очень уж цепкий и ловкий малый.

— Добрый будет казак, — с улыбкой произносил Филипп Александрович, глядя, как внук оставлял за собой старших на­ездников.

На районных, зональных и краевых соревнованиях на ра­дость деду Миша достойно защищал спортивную честь кол­хоза, станицы.

И Филипп Александрович гор­дился своим преемником. Когда-то ведь сам на скачках был первым, И его сыновья Иван, Василий, Даниил выступали на ипподромах в Краснодаре, Май­копе, Армавире и оттуда возвра­щались с наградами.

Старший Пилипенко был до­волен тем, что ни в чем не мог упрекнуть себя: от           других не

отставал, никакой работы не чу­рался. За власть нашу Совет­скую дрался по-большевистски. Урок жизни детям и внукам преподал верный.

Два огненных рубежа, две войны прошел — империалисти­ческую и Гражданскую. Был ли­хим рубакой-кавалеристом.

Полным кавалером Георгиев­ских крестов вернулся солдат с войны, А когда в тревожном 17-м году забурлила, замитинговала Кубань, Филипп Александрович снова сел на коня. Защищал бедноту.

ПОДУЛ резкий ветерок, и ветви яблонь зашелестели гулко и надрывно, и Филиппу Александровичу  почудилось, словно это звуки шашек, рассе­кающих воздух: «Ж-ж-ик! Жи-ж-ик!». Прикрыв глаза и склонив голову на ладонь, он мысленно представил своих «братъев- кубанцев»... Вот они мчатся на взмыленных конях, сверкая саблями...

Кругом израненная, истерзанная крестьянская земля. В по­косившихся от времени хатенках бледно мерцали огоньки «каганцов». Народ жил в трево­ге и ожидании. Он ждал осво­бождения от ярма, ждал новой жизни.

Шаг за шагом, от сражения к сражению, уверенно шла к по­беде Таманская армия, открывая новую страницу счастливой жиз­ни бедному люду. Таманская! Под ее знаменами воевало шесть человек из рода Пилипенко. Ее биография — судьба многих курганинцев.

Какой ценой досталась побе­да! Погибли на полях сражений боевые друзья Филиппа, предсе­датель ревкома станины Курган­ной Н. Шаповалов. М. Агеев, И. Абросимов. М. Бормин, С. Покушалов, И. Герасимов, Н. Ро­мановский, Т. Воробьев...

Сложили головы за власть Советов три брата Пилипенко. А сколько станичников легло от белогвардейских штыков и обрезов.

Мать, Фекла Спиридоновна, справила панихиду и по сыну Филиппу. Очевидцы рассказали ей, что он тяжело ранен и по­пал в плен, его должны были расстрелять...

Ночная прохлада опустилась над окрестностями Астрахани...

Около сарая, где лежал Пи­липенко, паслись лошади бе­лых. Филипп попытался встать, но страшная боль током прон­зила тело. Нога кровоточила, отекла. Молодой казак приот­крыл дверь. Сделал шаг, вто­рой... И он — на коне. Вздернув удила, лошадь рысью понесла смельчака по степи. Сквозь свист ветра Филипп услышал конный топот сзади. Погоня! Впереди река. Мост. В галопе копыта гнедого коснулись пере­правы. Пилипенко мячом вырвался из седла и нырнул. Ло­шадь кубарем полетела я воду. На мосту — беляки. Грянули выстрелы… Филипп  уже был на противоположном берегу реки. Выбрался к своим. Месяц про­лежал в лазарете.

Когда вернулся на костылях домой, мать обомлела, всплес­нула руками.

— Ты ли это, сынок?

—^: Я... я... мама...

ПИЛИПЕНКО и еще десят­ка два демобилизованных солдат решили "из бедняцких хозяйств станицы Курганной орга­низовать ТОЗ (товарищество по совместной обработке земли).

Пересудов, кривотолков у ка­заков было предостаточно.

— О чем совет держите? — спрашивал станичников вчераш­ний командир Курганинского объединенного красногвардей­ского отряда, первый ЧОНовец, коммунист Георгий Серов. — Мы с вами не при царской, а при Советской власти жить со­бираемся. Сила-то в нас самих кроется. В одиночку, хоть пуп сорви, а нужду-поруху не одо­леешь. Гуртом надо за   дело браться.  Давайте попробуем жить и работать сообща.

Казаки отнекивались:

— Дюже эта штука новая, непривычная.

— А чего бояться-то? Год пройдет, другой и привыкнем, — поддержал Георгия Серова Фи­липп Пилипенко,

Серов, Пилипенко и их друзья-фронтовики убеждали и спорили до хрипоты, но от сво­ей задумки не отступали.

Бурно, горласто проходила сходка. Дым коромыслом стоял.

Пустив колечком дым, Серов улыбнулся и спросил:

— Слыхали что-нибудь про Ленина?

Казаки пожимали плечами, переглядывались.

— Товарищ Ленин — это за­щитник бедняков. Он призывает нас жить в дружбе и согласии, все дела решать коллективно, — продолжал Георгий.

Мужики насторожились.

— Землей будем сами распо­ряжаться, — произнес Филипп.

Спокойно, по-деловому, с крестьянской рассудительностью доказывали Серов, Пилипенко и их товарищи все выгоды сов­местного хозяйствования.

— Кто первым поставит под­пись? — обратился Георгий к собравшимся  и, протянув лист бумаги, бросил взгляд на ярых противников. Все оторопели. Безмолвие. Поднялся Пилипен­ко.

 — Я..., — громко сказал Фи­липп.

— И меня тоже запишите...

— И меня...

В первый сход вступило в новое товарищество двадцать семей. Серов прочитал казакам текст Интернационала. Наблю­дая за лицами сидевших, убеж­дался, что глубоко запали в души многих слова: «Мы наш, мы новый мир построим»...

В ТУ ночь в хату, где жили Пилипенко (сейчас улица Лабинская), пытались проник­нуть трое вооруженных банди­тов, подосланных кулаками. Быть бы несчастью, но отца спасли от беды сыновья Нико­лай и Стефан. Старшему — 19, второй — на два года моложе. Братья спали на сеновале. Услышав, как резко скрипнула ка­литка, насторожились. Один из непрошенных «гостей» держал в  руках обрез. «Надо действо­вать», — мелькнула мысль в голове Николая. Пригнувшись, он прыгнул на пришельца, рез­ким ударом выбил из рук оружие. Рядом — Стефан с вила­ми. На выстрел выскочил  Фи­липп Александрович. За плетнем лежали два бандита...

Смело, решительно крестьяне-бедняки сметали с пути всех, кто мешал им строить новую жизнь.

... Раннее апрельское УТРО. Солнце посеребрило верхушки тополей, над степью гуляет све­жий ветерок.  Тишину рассвета нарушил голос пахаря: «Цоб- цобе». Быки уныло тянули за собой плуг, и жирная земля уз­кой полосой уходила из-под ног Филиппа Пилипенко. А рядом, на соседнем клине, работали его сыновья Николай. Стефан, Иван, Даниил, Федот, Василий. Поо­даль — семьи Емельяновых, Кириченко. Сурмачевых, Сав­ченко. Вместе с рассветом они встречали новый день. напол­ненный радостью свободного труда, хлопотами, надеждами. Укреплялись коллективные хо­зяйства. Достаток и счастье при­ходили к станичникам.

... Перед взором Филиппа Александровича, словно на кино­экране, вставали одна за другой картины тех дней.

... В сенцах послышался стук. Старый казак тревожно встре­пенулся. Распахнулась дверь. Поддерживаемая невестками, Симой и Дусей,  с  трудом пере­двигалась Александра Алексеевна. Солдатки плакали, мать рыдала.

— Сынок мой, Коля, родной...

Лицо Филиппа Александро­вича побагровело. Из рук выпа­ла самокрутка.

На этот раз страшная беда не обошла семью Пилипенко…

 

…В томительном ожидании в страхе каждый день встречали станичники почталь­она, несшего с собой улыбки и слезы. Все знали: если Надя идет к хате медленной походкой, с опущенной головой, жди бе­ды...

Хмурый осенний день 1941-го.

Почтальон осторожно приот­крыла калитку. Из хаты вышла Александра Алексеевна. Их взгляды встретились. Сердце по­жилой женщины почувствовало неладное. Глухим, еле слышным голосом прошептала:

«Доченька, милая, читай…». Скупыми, по-военному стро­гими словами однополчане сообщали о том, что Николай Пилипенко, верный воинской присяге, проявил мужество, героизм и отвагу. Храбро сражался и …

Уже ни надо было продолжать чтение. Старая женщина почувствовала, как земля ухолит из-под ног, как перед глазами все закружилось.

Незаживающий рубец лег на сердце матери. Теряя сознание, она промолвила:            «Сынок, го­лубь мой....»

 Страшная тьма заволокла взор матери солдатской. Черное го­ре сединой опустилось на голо­ву.  Надела Александра Алексе­евна траурный платок.

Огненным смерчем война ка­тилась по городам и селам. Враг наступал. Держали оборону сол­даты. И среди них - пятеро из семьи Пилипенко.

Чаще других давал о себе знать Иван. В конце сентября 1941-го он прислал весточку, сообщал, что их часть сражается на Украине. «За меня не беспо­койтесь. Вчера ходили в развед­ку. На счету нашей группы уже шесть пленных и более ста уничтоженных гитлеровцев. Ко­мандование части представило меня ко второй награде. Мне присвоили звание ефрейтора», — сообщал Иван Пилипенко.

Письма сына читала вся ули­ца.

— Ванюшка — настоящий ге­рой, — говорили соседи.

Мать подозвала к столику Дуню, жену Ивана. Та взяла бу­магу, карандаш. Пиши... И Александра Алексеевна диктовала:

«Наш дорогой сынок, муж, Отец. Спешим сообщить тебе, что мы живы, здоровы. У нас уже осень. Погода стоит теп­лая... Твои братья, — лицо ма­тери как-то сразу помрачнело, взор потух. Сдерживая волне­ние, она тихо продолжала — твои братья, такие, как и ты, беспощадно истребляют врага-супостата... Сынок, ты у нас молодчина, так и дальше действуй. Отец сидит  рядом, дает наказ. Дескать, не возвращайся домой до тех пор,  пока не добьете лю­того врага  в его собственной берлоге. Его, зверюгу, всем ми­ром судить надо».

Писали Ивану о новостях. Пе­редавали поклоны боевым дру­зьям от семьи, всей улицы, кол­хоза, станицы.

А там, на передовой, в минуты короткого перерыва между боями Иван с душевной теплотой рассказывал однопол­чанам о матери, ее отзывчивом, щедром сердце, чуткости, доб­роте. С гордостью говорил об отце, жене, детях, братьях.

По две—три весточки в ме­сяц слал Иван домой. И вдруг несколько недель нет писем.

А ей, матери, жене Евдокии, отцу, детям, Тане, Вите, всем родственникам так хотелось увидеть обыкновенный треугольник, развернуть его и прочитать: «Здравствуйте, мама, мои родные!»

Письма, письма... Это незри­мая нить между фронтом и ты­лом, это живая артерия жизни!

Снова Надя в дверях хаты Пилипенко. И снова — казен­ная бумага.

«Ваш сын  Иван Пилипенко в боях за священную Отчизну...».

«Если бы могла заслонить — заслонила от вражьей пули.. Ес­ли бы могла уберечь — уберег­ла. Если бы знала, где и когда случится беда — на крыльях прилетела бы», —мысленно рас­суждала она, мать солдатская.

Не успела пережить одну белу, как на хрупкие плечи Александры Алексеевны, на всю семью  свалилось новое горе. Смертью героя погиб офицер-артиллерист Стефан Пилипенко.

Звонкое утро победы кова­лось в жестоких боях с врагом. А здесь, в тылу, в Курганной, на улицах, полевых станах при­зывно и требовательно смотре­ли с плаката суровые глаза женщины.  Пламенные слова — строгие, как приказ, тревожные, как звуки походной трубы:. «Ро­дина-мать зовет!».

«Милые мама, папа, Дуся. Война близится к закату, -  пи­сал командир роты, старший лейтенант Василий Пилипенко,— Недалек тот день, когда разо­бьем врага и возвратимся домой...».

Вслед за радостной весточ­кой — похоронка.

Не пережить, думала Алек­сандра Алексеевна, такое горе. Сил не хватит, слез. Прибавилось морщинок, глубокие склад­ки пролегли меж бровей, плот­нее сжались губы.

Был и есть такой обычай на Кубани, да и не только здесь: вешать в хатах на видном месте под вышитыми рушниками фото­графии самых близких людей.

Дальняя ли дорога из дому уведет, ранняя ли смерть безжа­лостно скосит, а они все  тут, рядом  под родным кровом, буд­то и не переступали за материн­ский порог, не разлетались соколы.

На фотографиях застыли один другого симпатичнее и краси­вее шесть сыновей Александры Алексеевны и Филиппа Алек­сандровича.

Внимательно всматривается мать в сыновей. От тусклого све­та керосиновой лампы их лица показались суровыми, а глаза светились лаской и теплотой.

«Дорогие мои, соколики...».

СТРАШНЫЕ беды продолжали омрачать семью Пилипенко. Пришло печальное известие о гибели Даниила. Сле­дом за ним — несчастье за не­счастьем. Умер на руках Александры Алексеевны ее любимец 16-летний сын Серафимы и Ни­колая — Миша. Парнишка по­пал в руки немцев, когда они бесчинствовали на Кубани. Юно­го разведчика схватили окку­панты... Ему удалось бежать, но тяжелая рана оказалась смер­тельной.

Полноводьем пробудившейся жизни растекалась по изранен­ной земле весна 1945 года. Ста­ренький репродуктор, висевший в горнице Пилипенко, приносил добрые вести. До победы оста­вался месяц, а может, два. Лю­ди ждали мира, тишины.

Еще теплилась в материнском сердце надежда на возвращение сына Федота.

Но опять у калитки почтальон. Шестая и — последняя похо­ронка...

ЛЕТЕЛО быстрокрылое  время. Давно закон­чилась Великая Отечественная. Но Александра Алексеевна все ждала своих сыновей. Она, мать, не хотела верить казенным бумагам. Ночами глубокими, когда под окном скрипнет фруктовое дерево или плетень у хаты, ей, матери, казалось, что кто-то из ее ребят открыл калитку. Серд­це замирало...

А когда в трубе тихо, моно­тонно выл упругий ветер, Алек­сандра Алексеевна тревожно за­сыпала. И снова ей виделись сы­новья...

Красивые, богатырского сло­жения. Каждый выбрал себе спутницу жизни по любви, по согласию. А она уже бабушка 12 внуков. Видит себя совсем молодой. Сидит у самодельной люльки, подвешенной к потолку хаты. Качает малыша. Рядом - еще пятеро ее ребятишек. Соседи удивлялись, как это хруп­кая женщина управляется с та­кой оравой, уберегает детвору от хвори.

Тогда не было в станице ме­диков, почти каждый второй ре­бенок умирал, не дожив до года. Местные жители ценили дар вра­чевания, которым владела Пи­липенко. Она хорошо знала кубанские травы и умело исполь­зовала их при лечении многих болезней.

— Спасибо, милая, спасибо, отвела нас от беды, — благода­рили мамаши.

«Мама, мама» — откуда-то до­носятся голоса. Это ее сыновья. В военной форме, при орденах. Поочередно подходят к матери, а она их благословляет. Иван отвинчивает с гимнастерки ор­ден Красной Звезды, передает его матери и говорит:

«Дорогая маманя, дорогие женщины, это вам  награда от нас, фронтовиков, за ваши верность, преданность и чистую лю­бовь, Вы вдохновили нас на под­виг, вы сделали нас героями...».

РЕЗКИЙ ветер ударил в  оконное стекло. Алек­сандра Алексеевна вздрогнула, очнулась.

— К чему бы это? — спраши­вает она себя. — По нашим бабьим приметам — это память. Ее материнская память. Раны сердца ноют, бередя душу, воз­вращая в прошлое.

А ран у Александры Алексеевны, пожалуй, больше, чем у любого солдата, прошагавшего, через войну.

Шли годы, но она, мать, все ждала и ждала сыновей.

Казалось, что пережить смерть, гибель — это выше че­ловеческих сил. Чем измерить душевную стойкость старой ма­тери, которая с каждой пришед­шей с войны похоронкой погибала сама, но поднималась, вставала. Другие-то сыновья продолжали воевать, сражаться. И мать каждого хотела засло­нить своим сердцем.

В великий всенародный празд­ник Победы Александра Алек­сеевна мысленно увидела своих детей. Во многих городах и на­селенных пунктах открывались обелиски. Вот с одного из них медленно спадает белое покры­вало. Заколыхались густые языки пламени. Потянулись к плат­кам седые матери, без времени сникшие жены.

И Александре Алексеевне по­чудилось в эти минуты:       в бронзе — ее сыновья. Покатились по морщинистым щекам слезы. Она сама удивилась, откуда же берутся эти слезы:     казалось, все выплакала за долгие годы ожидания...

ОНА, мать шести героев Великой Отечественной, собиралась побывать там, где воевали и отдали свои жизни за Отчизну солдаты Пилипенко.

Совсем уж было снаряди­лась в путь-дорогу в село Зрасково, что в Запорожской облас­ти, где в братской могиле похо­ронен Иван, а оттуда съездить в село Мелехово.  Это неподале­ку от Курска. Там покоится прах Николая. Затем навестить Василия, совершившего бессмертный подвиг на Полтавщине. Там есть деревня Батьки. Стрелковая, рота, которой командовал коммунист  В. Пили­пенко, в течение двух суток от­бивала  яростные атаки гитлеровцев. Все меньше оставалось наших бойцов, а немцы насту­пают. Показались «тигры». Ко­мандир вызвал огонь на себя. Тяжелораненный, он решил приподняться, но не смог.

«Друзья, сообщите родителям, что я выполнил их наказ...».

Александра Алексеевна жила^: надеждами побывать у могил сыновей. Сопровождать ее долж­ны были внуки — дети Ивана, Виктор и Таисия. Но разволно­валась, защемило, заболело серд­це. Слегла в постель. С трудом поднималась с кровати и сухонь­кой морщинистой рукой гладила темную  шаль. Ее она приго­товила для поездки.

...Она все смотрит и смотрит на фотографии детей. И вспоми­нает... Вспоминает. «Мои род­ные, соколики» А они, Нико­лай, Стефан, Даниил, Иван, Фе­дот, Василий, внук  Миша, будто живые...  Вот-вот встанут, тихо и нежно заговорят: «Мама, здравствуй, милая бабушка здравствуй! Это мы…».

И будто не уходили, не улетали они из родительского дома.

С той войны в родные края не вернулось 20 миллионов. Не вернулись сыновья Александры Алексеевны и Филиппа Алек­сандровича, растворились кап­лей в великом народном горе. Будто ушли однажды по росе, а она высохла. Выпадают обиль­ные росы, но нет и не будет на них обратного следа!

Не стало А. А. Пилипенко 1953 голу, а чуть позднее скончался Филипп Александрович. Трудную жизнь прожили они.

Кто-то сказал, что человек умирает дважды. Один раз соб­ственной смертью, другой  в памяти людей. О тех, кто погиб на полях сражений, память людская вечна. Вечна и священна память  о солдатской матери Александре Алексеевне.

В трудовой и героической ле­тописи курганинцев семья Пилипенко оставила добрый след.